Подойдите, пожалейте,
Сироту меня согрейте,
Посмотрите, ноги мои босы...
(песня)
Сироту меня согрейте,
Посмотрите, ноги мои босы...
(песня)
Человек приходит в мир жестоким. Хочет есть и орёт, обделался и снова орёт, да ещё противным таким голосом – спать-есть забудешь, а ему потребное дашь, лишь бы заткнулся. Рационализируем жалостью – маленький, жалко. В последствии жалеть малых сих входит в привычку. В отличие от животных, что вырастив приплод, равнодушно покидают его и заботятся о новом поколении, мы, человеки окультуренные, пестуем чад своих до совершеннолетия и далее со всеми остановками. За редчайшим исключением, это так.
Малые растут, но ряды их не уменьшаются: болезные, сирые, убогие, жалобщики, нищие духом сИроты и калики перехожие вопиют к нашей жалости и состраданию. Хотят, чтобы мы совместно с ними пострадали. Зачем? А затем, что страдание невыносимо человеку, пришедшему в мир для наслаждения. Желая избавиться от страданий, мы готовы платить – помощью и поддержкой в любом доступном виде. Чаще мелким откупом, реже – крупными дарами, нарушающими наше собственное благополучие.
С детства нас учат состраданию: не тронь кошечку, маленькая, не бей собачку, ей больно. Так нужно. Иначе порвём друг друга, куда деваться. Желание рвать не уходит, но прикрыто до поры тряпицей жалости. За 50 тысяч лет запрет на жестокость вошёл в плоть и кровь настолько, что мы говорим о гуманизме (понимай - жалости) как об основной доктрине современности, через него видим мы мир и себя: Господа, вы звери! Да что я - животное что ли? И тормозим неприязнь, запрещаем себе желание рвать-убивать, переходим из состояния желАния в «жалЕние», жалость, взвешиваем – стоит ли счастье мира слезы ребёнка, не стоит ли...
Отработанная схема и распространённая весьма. Но вот вопрос, а нужно ли одариваемому то, что мы даруем? Если да, то, получив требуемое, он не должен более появляться. Ан, нет! Сегодня глаза мозолит, как и вчера. Колбасу съел, на месте вылеченных синяков свежие раны пьяной поножовщины.
Есть ли этому альтернатива? Оказывается, есть. Это отдача по истинным нехваткам. Беда в том, что мы не только не всегда можем понять, что человеку страждущему на самом деле надо, он и сам этого в толк не возьмёт, выразить не может. Желает счастья, а просит подачки. Или подаяния, если слово «подачка» возмущает чей-то культурный слой.
Понять свои, а затем и чужие истинные нехватки можно только двигаясь по пути осознания скрытого бессознательного. Ведь истинные нехватки лежат в глубинах, на поверхности торчат лишь «поплавки» рационализаций. Поскольку нет растиражированных в массы осознаний истинных нехваток и отдач по ним, нет и слова сколько-нибудь приемлемого для обозначения этого состояния. Очень условно назовём это состояние «эмпатией» и оговоримся, что общепринятая трактовка этого термина весьма далека от того, что мы вложим в это понятие здесь и сейчас.
Человечество добилось невероятных успехов в сохранении жизни тела. Благодаря новейшим разработкам фармакологов, растёт продолжительность и качество жизни, останавливаются процессы старения, лучшие умы не жалеют себя на службе жизни и здоровью телесному. Как бы ни жить, лишь бы подольше в этом дряблом, но утюнингованном и напичканном лекарствами тельце. Жестоко звучит? Знаю…
Нужно сказать, что эмпат в современном обществе может выглядеть как человек жестокий, лишённый жалости и сострадания. Что делать, наши глаза таким его видят, а других у нас пока нет, как нет другого культурного слоя. Гуманизм мужского толка (собственно, духовность) не наработан ещё человечеством и за носителей духовности мы принимаем современных добряков, несущих культ тела (антисекс, антиубийство), но не духа.
Эмпаты – люди будущего. Они могут казаться жестоким циниками. Могут даже быть таковыми. Но только они дают нам то, чего мы по-настоящему хотим, наполняют наши истинные нехватки. Осознание приходит позже как ощущение счастья. Это счастье настолько велико, что образ дающего стирается и мы забываем, кому обязаны. Да и не обязаны мы, нет у эмпата потребности такой, в наших обязанностях.
Journal information